Безусловно все бывают в ситуация когда нужно сделать выбор. Выбор который решит многое. Конечно Елена не исключение. Не перед многими был выбор именно такой как перед ней. Елена должна была выбрать кто погибнет, она, или же Мэтт. Мэтт друг детства, друг, который позже стал первой любовью. У них с Еленой много общего. Они лучшие друзья ещё с садика. Мэтт очень хороший друг. Потерять его - потеряться в себе, потерять всё общее с ним, а это самое ужасное, что могло бы произойти с Еленой. Выбор Елены был не наилучшим, но третьего варианта не дано. Она погибла, там под водой, в машине, а Мэтт... Мэтт остался жив. Мэтт, с такой солнечной улыбкой, сейчас где-то ходит, дышит. Выбор был не наилучшим для Елены, она потеряла жизнь, но она поступила так, она захотела этого. Этот поступок напоминает поступок отца Елены. Хоть и не родного, но он пожертвовал свою жизнь, жизнь жены ради Елены Гилберт. Елена Гилберт же в свою очередь пожертвовала свою жизнь ради Мэтта. Там же, на мосту "Викери", в воде. Елены бы никогда себе не простила если бы позволила Стефану спасти себя. Она готова на всё ради близких. Это действительно храбрый поступок, и на такое способен не каждый. Не каждый скажет что нужно спасти другого и пойдёт на верную смерть. Не всем дан такой характер от рождения. Ситуация сама по себе не из приятнейших, но третьего не дано. Такой поступок Елены наверняка не обрадовал уже возможно очнувшегося Мэтта. Он обвиняет себя или даже Елену за то что она его бросила, оставила одного в этом мире. Повод конечно хороший чтобы злиться. А Елена с одной стороны рада, что спасла Мэтта, а с другой стороны она осталась одна. Бросила всех. Отправилась к родителям.
На глазах тяжесть, всё тело как будто придавило камнем. Эта тяжесть не даёт пошевелиться. Правильно – вот такой он, противоположный мир мёртвых. Вечно, вечно чувствовать себя раздавленной, придавленной. Елена не ожидала, что ощущения будут такими, но это реальность. То о чём она думала, как всё представляла были лишь догадки, лишь варианты. Она даже не думала что окажется так, что вокруг темно, на глазах какой-то камен, он не даёт их открыть, тело как привязано, а сказать хоть слово нет сил. Кажется это худшее что происходило с ней. Всё тело ломит, как будто по нему топчутся сотни слонов, сначала бегут к голове все по очереди, потом назад. Эта боль невыносима. Но к чему она? Елена просто утонула. Она осталась без воздуха, а не сломала всё кости. Вот оно мучение. Гилберт догадывается, что эта боль самовнушение, возможно стоит попробовать не думать о ней, и всё получиться. Это главное. Елена расслабилась. Не пытается шевелиться, не пытается открыть глаза и увидеть что вокруг. Началась новая боль. Жжёт горло. Кажется как будто в него заливают кипяток. Так и хочется начать дышать и остудить огонь, но не получается. Вся остальная боль затмилась по сравнению с болью в горле. Вся остальная боль пропала. Елена так и хочется закричать, но она не может. Ей даже трудно представить, что так будет вечно. Боль становиться привычной, постепенно привыкаешь к ней, она становиться в порядке вещей. Боль, как комок в горле застряла и никуда не может деться. Вот он ужас смерти. Елена Гилберт старается лумать о чём угодно желая отвлечься от боли. Она размышляет о всём. О Стефане, о Деймона и о Джереми. О том, сколько времени она тут провела, ведь это может быть час, два или даже неделя. Главное, что ад не прекращается и это ужасно. Главное бороться. Попробовать открыть глаза. Возможно вокруг темнота, возможно свет. Возможно Елена вообще на дне морском. Надо пытаться. Надо пробовать. Силы прибавилось хоть не много. Попытки открыть глаза отнимают много сил. Стянуть камен с глаз без помощи рук не так уж и прости. Веки закрыты и не подчиняются. Руки не шевелятся, ноги тоже. Елена даже не может понять дышит ли она или нет. Нужно мёртвым дышать или нет. Есть ли вокруг воздух? Так много вопросов. Кажется все попытки не удачны. Всё зря.
Спустя пару часов, именно пару часов, как казалось девушке, она ощущает воздух. Она делает вдох и открывает глаза. Резко вдыхая, буквально глотая воздух Гилберт осознаёт что может шевелить руками и приподнимается. Голова кружится, боль в горле не утихает  и всё вокруг пока что расплывчато. Несколько глубоких вдохов. Осознание того что вокруг светло. Чётко. Елена чётко видит комнату. Свою комнату. Руками она сжимает край кровати чтобы не рухнуть лицом в подушку. Два силуэта. Стефан и Деймон. Понять, что они делают вместе с ней Елена может не сразу. Она погибли тоже? Вряд ли. Есть только один вариант. Елена вернулась. Вернулась в свою комнату с болью в горле. Рядом Стефан. Он коснулся руки Елены. Значит он реальный. Значит этот мир реальный. Елена не могла так просто вернутся. Нет. Она в голове перебирает все возможные варианты, собирает всё в кучу и находит лишь одно объяснение тому что она тут. С ними.
-Стефан, - произнесла Елена с испугом. Его имя она всегда произнесла так нежно, оно успокаивало, и лишь один его взгляд помогал прийти к мыслям, собраться в себе. Сейчас вариант только один. Ответ тоже только один. Елена конечно надеяться на лучше,  ведь она не любит это слово. Она считает его ужасным. – Что произошло? Где Мэтт? – не лучшие вопросы, но именно это волнует Елену, её друг. На удивление Елены Стефан молчит. Он не говорит. Он лишь опустил взгляд. – Что с ним, Стефан?
-С ним всё в порядке. Только вот с тобой нет. – отозвался Деймон вместо Стефана. Он говорил как-то с огорчением. Он явно обвинял брата. Его взгляд устремлённый на Стефана был ясно не дружелюбным.  – Что произошло? Наш герой Стефан спас Мэтта, Елена. Он оставил тебя в машине на дне. Он вернулся за тобой когда ты была мертва.
Елена замерла. От этих слов  неё пробежались мурашки по телу.  Боль в горле. Жажда. Елена стала тем, кем так не хотела быть. Она стала монстром. У неё просыпается ненависть к себе. Она стала чудовищем. Чудовищем которое хочет убить. Именно этого она хотела избежать. Увы не смогла. Теперь только смирение.
-Я вампир... – прошептала Елена. Стефан молчал. Деймон кивнул. Это конец нормальной жизни. Конец той Елене которая никогда бы не убила.

Для Эллисон комплимент, сказанный Саддамом, казался отнюдь не приятным. Ей вообще в каждом его слове слышалась насмешка и издёвка, пусть там даже не имелось ничего такого. Просто сейчас девушка боролась с собой. Подчиняться и остаться в относительной сохранности или же устроить бунт и получить по самое не балуй. Причём от одной только мысли о наказании Элли бросало в дрожь. Он не шутил с угрозами, в этом она была уверена на сто процентов. Мужчина с лёгкостью выполнит то, что обещает. Такие как он вообще не шутят.
Молчание продлилось не долго. Эллисон, осматривая комнату, краем глаза следила за хозяином. Он из несколько растерявшегося мужчины на глазах превратился в…Нет, не монстра. Хотя и от этой братии что-то такое было. Черты лица стал резче, а в глазах появился дьявольский огонёк. Это напрягло Эл, она даже немного скукожилась. Грядёт что-то страшное для девушек…
Приказ встать прозвучал слишком резко. Вздрогнув, девушка остановила свой взгляд на Саддаме. Это была не обычная просьба, совсем нет. Приказ. Приказ хозяина, который в полной мере себя им и ощущает. Сглотнув страх, застрявший комом в горле, Элис неуверенно и с явным нежеланием встала. 
Рассказывая что-то про наложниц и принятие ислама, мужчина неторопливо снимал с себя рубашку. С каждой пуговицей Элиссон всё больше нервничала. И даже не от того, что ожидала очередного приказа. Саддам был по-своему красив. Чертовски красив. Он чем-то напоминал девушке джина. Ну, точнее на то, как она вообще представляла этих созданий, когда бабушка читала ей сказки на ночь. Подтянутое загорелое тело, наверное, свело с ума не одну девушку.
В детстве Эллисон хотела жить где-нибудь на Востоке. Пустыни, огромные дворцы, красивые наряды… Девушка хотела быть частью того мира, той сказки, которую она себе представляла перед сном. И совсем забывала о гаремах и правах, которые разрешали полностью распоряжаться судьбами своих наложниц. Да и вообще, как такие мысли могли посетить невинную головку десятилетней девчушки? 
- Ну, вот, домечталась… Скоро тебе вообще сменят имя…
- Что? – Голос Эллисон дрогнул, она со страхом и некой долей отвращения посмотрела мужчине прямо в глаза. – Р-раздеться?
Эл никогда не раздевалась перед мужчинами. Пляж не в счёт. Тут нужно оголиться полностью, остаться без единого кусочка ткани на теле. Приобняв себя, Аллен чуть сжала плечи. Она не может… Это противоречит её принципам…
- Это дикость!
Но тут же за приказом последовала угроза и новое желание хозяина. Не разденется – разденут.  Не поцелует – останется голой. А этого ни ей, не подруге по несчастью,  не очень хотелось расхаживать нагишом перед людьми. Эллисон с удовольствием бы скинула это тряпьё, которое на неё одели перед аукционом, но не в данной ситуации.
- Я… - Голос девушки снова дрогнул. Она замолчала. Готова ли она стать не рабыней одного, а игрушкой многих? Ведь он мог вернуть её обратно в бордель с той же легкостью, с которой купил.
Решение далось с превеликим трудом. Было противно это делать, да ей вообще было противно от своей слабости и страха перед мужчиной.
Пояс, отстегнутый от чулок, упал на пол. Потом бюстгальтер. Эллисон остановилась и подняла негодующий взгляд на мужчину. По глазам она поняла, что трусики должны уйти вслед за тем, что девушка уже сняла.  Сжав челюсть так, что, наверное, послышался скрип зубов, Элли сняла с себя последний цветастый кусочек материи, оставшись в одних чулках.
Смущённая, Эллисон старалась как-то прикрыться и не смотреть в сторону рыжей девушки. Ей было не комфортно находиться в таком виде рядом с кем-то.

Когда-то кто-то обязательно напишет стихотворение, чем-то напоминающий историю Анны-Мишель. Там тоже будет странный человек, отражающий мерзкие деяния. Не мерзость ли совершала Анна тогда, когда тонкой сталью кинжала перечёркивала чужие жизни? Наслаждалась тёплой кровью и смеялось умалишённое дитя. Благородную, юную леди прозвали кровавой монашкой, и крест у основания шеи, что был дарован судьбой оказался непосильной ношой,будто бы высмеивал низкие поступки Мишель. Отчего хотелось волком выть, или сброситься со скалы, что бы красивейшие русалы забрали хрупкое тело Арманд в подводное царство, что бы там она нашла покой, среди неземной красоты. Сегодня Анне не спалось. Она, укрытая тёплым одеялом сидела на своей постели, обнимая себя за коленки и чуть покачивалась. Взад-вперёд, взад-вперёд. Будто неваляшка. Глаза, прекрасного оттенка цвета стали смотрели вперёд, и будто в никуда. Губы что-то шептали, но слов слышно не было.
За окном гремела страшная гроза, из-за чего Арманд временами вздрагивала и зажимала уши, в надежде не услышать страшных звуков, но... Не того она боялась, лучше бы гром начал грохотать с новой, неистовой силой. Да так, что бы Анна даже мысли свои слышать не могла, не могла слышать голоса, что говорил мысли в голове аристократки.
- Мишель... - тихо позвал голос внутри, Арманд вздрогнула, будто её проткнули шпагой насквозь. Голос вновь позвал девушку. - Мишель...
Девушка лихорадочно осмотрелась по сторонам - в её покоях никого. Но... голос не пропадал, он всё звал. Призывал Арманд к ответу, и с каждым разом голос в голове становился всё более требовательным, и звучал будто не в голове, а в комнате.
- Мишель! - В этот раз голос прозвучал громче и даже затмил раскат грома. Началась буря. И не только в море, но и в самой Анне-Мишель разразился настоящий ураган. Этот жестокий голос даже заставил девушку упасть со своей постели. В глазах отражался страх, это было видно, и выглядело это просто ужасно. Вместе с этим, на губы наплыла отчаянная улыбка. Маска безумия никогда раньше так не шла этому потерявшемуся в себе дитя. Это выражение было и безобразно, и отчего то прекрасно.
На карачках, совершенно не боясь испортить свою шоковую ночную сорочку, которая чем-то даже напоминало свадебное платье, Анна-Мишель подползла к широкому, но невысокому комоду, над которым весело зеркало, огромное по своим размерам, но закрытое тёмными и тяжёлыми шторами, будто хранилось за ними что-то пострашнее портрета Дориана Грея. Но нет, там было всего-лишь стекло, которое отражало комнату и её хозяйку... Чуть качнувшись, Мишель поднялась на ноги и рывком сдвинула занавес, да чуть не стащив с петель ткань. В своё отражение Арманд смотрела больше десяти минут, и мало помалу её лицо стало серьёзным и, можно сказать, хладнокровным. Новый раскат грома и молния не напугали, да только Мишель, ошарашена, отошла назад и закрыла рот ладонью, что бы не закричать. Вспышка молнии, что пробралась в тёмную и не сказать, что бы маленькую комнату Арманд осветила зеркало, и отражение. Страшно. Страшно видеть себя и не себя одновременно. В отражении, там, за стеклом находилась девушка. Да что там просто девушка - сама же Арманд, да только на щеках красовалась кровь, будто это был румянец, сорочку украшали красные разводы. Это явно не вино, явно не оно...
Вдруг, где то позади заиграла музыкальная шкатулка. Сердце ушло в пятки. Мишель лихорадочно дышала и смотрела в отражение, ибо не могла не смотреть. Да даже пошевелиться она не могла. Руки потянулись вперёд, только когда безумная фигура из отражения вытянула ладошки вперёд, навстречу своему оригиналу, да только сейчас Анне казалось, что она отражение. Хотелось кричать, да из груди вырвалось лишь сдавленное шипение, какой-то осипший вой. И вот она, не в силах сопротивляться, идёт вперёд, а бледные ручки уже перешли преграду стека, будто это была вода, и тянулись к Мишель. Чужие руки почти любовно обняли Анну-Мишель за плечи, когда та по чужой воле забралась на комод. Голос что-то шептал на ухо, обжигая леденящим дыханием через зеркало. Вдруг, стало как-то тепло, даже слегка щекотно. Анна посмотрела вниз, с чужих рук капала багровая жидкость. Мишель хотела закричать, но холодная рука закрыла ей рот.
-Тише-тише... не кричи, моя хорошая, не кричи, - Хоть голос отражения звучал мягко и по доброму, но внутри Мишель уже билась в истерике, моя о том, что сейчас кто-нибудь сверху дарует ей смерть, и закончится это мучение, ибо никак по иному это назвать было нельзя. А голос продолжал говорить о совершённых злодеяниях, напоминал о том, как низко себя вело это бренное тело и холодные руки поглаживали тёплую кожу, будто пытаясь впитать в себя тепло настоящей Анны-Мишель Арманд. С глаз начали медленно течь слёзы, это с каждым разом становилось всё ужаснее, невыносимее, как вдруг...
- Дорогая, пора вставать!- Раздаётся мужской голос почти над ухом, и Мишель сонно открывает глаза, осматривает сначала комнату, а потом себя.
- Сон...? - подумала Мишель, протирая холодный пот со лба. Этой ночью действительно был ужасный шторм - это было легко заметить из окна.
- Конечно сон, моя хорошая, - шелестит в голове чужой голос. С сегодняшнего дня в комнате Арманд больше нету этого большого зеркала над комодом.

Милая Лили согласилась на чашечку чая, поэтому через минуту я уже поставила чайник на обыкновенную маггловскую плиту и ждала свистка, предвещающего закипание чая. Мне нравились все немагические вещи, в них живёт какая-то своя, особенная жизнью, которую нам, волшебникам, не понять. Тут действие происходит не из-за повиновения палочки и очень красивого словосочетания, а при взаимодействии многих элементов, которые в магических школах очень мало изучаются. Иногда мне кажется, что необходимо изменить школьную систему образования, добавив в неё несколько «обычных» уроков, настоящих помощников в жизни, ведь никто не знает, что будет с ним через пять лет, да что говорить, никто не может сказать, что будет с ним через минуту. Котёнок уже лежал на своём месте, поэтому я могла полностью погрузиться в разговор с Лили, которая уже начала рассказывать мне что-то. Но опять же я отвлеклась на свои мысли и, мысленно выругав саму себя, попыталась снова войти в течение рассказа моей собеседницы. Каждый раз, когда я смотрю на эту рыженькую волшебницу, так красиво склонявшую набок головку, так мило выражающую свои мысли, мне кажется, что она будет прекрасной женой и прекрасной матерью нескольких детей. И каждый раз мне кажется, что она пользуется успехом у мужской половины учеников (да что сразу учеников? Преподаватели, наверно, в ней тоже души не чают). И вот рассказ медленно подходит к победному концу, когда она вспомнила Поттера с его компанией, которая, по её мнению, терроризирует её. Такие поступки меня всегда заставляют улыбаться, вспоминать свои школьные года, когда мне казалась жизнь очень долго и безмятежной, когда я хотела пойти работать в больницу Св. Мунго и спасать людей от страшных заболеваний. Никто даже не может представить, что в сознании милой и спокойной девушки всплывали картины чуть ли не героического характера, где она, всегда заботящаяся от других, вставала на первое место, законный пьедестал.
Чайник засвистел, подошла к нему, сняла его с плиты и, достав предварительно чашки, налила в них горячую воду и сыпнула немного листов, собранных моей бабушкой в горах. Потом поставила чашки и корзинку с печеньем перед Лили и села напротив неё. Честно говоря, мне очень не хотелось думать сейчас о том, как буду помогать ей с уроками, как буду объяснять непонятный для неё материал, а желалось именно просто поговорить, обсудить всё то, что на душе у неё, ибо свою душу обнажать перед девушкой, у которой вся жизнь впереди никогда не хочется. Да и её проблемы куда интересней, ежели мои. У меня только и истории, что о том, какие новые животные привезены в магазин, кого видела там и там, какая последняя прочитанная мною книга. А у неё школа – место приключений, изысканий, поисков; прекрасный возраст.
- Этот чай, - протянула ей кружку, показывая на листки, - прислала мне моя бабушка, живущая в горах. По преданию какого-то племени, каждый человек, попробующий этот чай, сможет разобраться во всех своих проблемах, - вздохнула и отпила глоток, - честно говоря, я в это во всё не верю. Для меня это всего лишь самовнушение, но ты, - почувствовала, как чай проходит по моему организму, и улыбнулась, - но ты лучше во всё это верь, - потом птица-улыбка улетела, отпила глоток и прилетела другая птица, более раскрепощённая и милая, моя улыбка преобразилась, - Итак, что с Поттером?